Щит и меч. Книга первая - Страница 91

На госпитальном дворе лежала черная, мертвая, опавшая листва каштанов, с крыши капало. Эти тяжелые холодные увесистые капли словно отстукивали время. Небо было серым, тяжелым, низким. Возле дощатого сарая стояли гробы, накрытые брезентом.

Поеживаясь, Зубов сказал:

— Ну, пошли. Зябко, боюсь, простужусь. Болеть глупо. Мне здесь каждый час моей жизни дорог. — И добавил заботливо: — И ты себя должен беречь, даже, может быть, больше, чем я себя.

Вернувшись в палату, они молча улеглись на свои койки.

Итак, о Вайсе Алексей Зубов узнал от Бруно. Барышев прочел цикл лекций в школе пограничников.

Теперь Зубову нужно уходить. Гестаповцы уже наведывались в госпиталь, но Эльфрида не хочет отпускать его. Он сказал ей, чтобы она составила акт о его смерти. Ни к чему оставлять за собой следы.

Вайс дал Зубову явку в Варшаве. Спросил:

— Запомнил?

Зубов сказал, обидевшись на такой вопрос:

— Возможно… — И протянул руку.

— Уходишь?

Зубов кивнул.

Отсутствие Хагена обнаружилось только к вечеру.

Фишер, злорадствуя, деловито допрашивал раненых. Потом Эльфриду.

Эльфрида сказала, что Хаген выписан еще накануне. А ночью за ним прислали машину из гестапо, но не для того, чтобы арестовать: гестаповский офицер поздоровался с Хагеном за руку и обнял его. То же самое подтвердил и ефрейтор Вайс, зная, что эту версию Эльфриде рекомендовал Зубов. Эльфрида была готова на все ради Хагена и последнее время обращалась к нему только так: «Мой бог!»

Он снова один среди врагов, снова обречен на бездействие, должен вживаться в чуждую ему, омерзительную жизнь. И ждать, готовить себя к выполнению того задания, ради которого его сюда направили. Он верил, что это задание будет необыкновенно важным, значительным. Он не мог думать иначе. Только эта уверенность придавала ему душевные силы. Фашистские газеты и журналы были полны фотографий. Захваченные советские города. Пожарища. Разрушенные здания. Казни народных мстителей. Виселицы. И трупы. Всюду трупы. Трупы мужчин, женщин стариков, детей. И над всем этим фашистские знамена со свастикой, будто чудовищный, ненавистный паук впился в русскую землю. И он, Александр Белов, должен спокойно смотреть на эти снимки. Ему хорошо: он полеживает на мягкой постели, его вкусно и сытно кормят, за ним заботливо ухаживают эти самые фашисты, и он один из них. И еще долго должен оставаться таким, как они. И чем он от них неотличимее, тем лучше он выполняет свой долг.

23

В госпиталь начали поступать танкисты с черными ожогами третьей степени.

Иоганн не раз слышал рассуждения Штейнглица о преимуществах танковых соединений. Майор говорил Дитриху, что Сталин еще в середине тридцатых годов совершил роковую ошибку, когда расформировал мощные механизированные корпуса и заменил их более мелкими танковыми бригадами. Так же опрометчиво поступила и Франция. Распылив свои значительные танковые силы, она тем самым создала наилучшие условия для продвижения мощных моторизованных германских соединений. И Германия не замедлила этим воспользоваться: молниеносно вбила могуче сосредоточенные танковые клинья в самое сердце страны. Штейнглиц также утверждал, что Советская Армия не располагает не только специальной противотанковой артиллерией, но даже противотанковыми ружьями. И то, что по советскому полевому уставу командир всегда должен быть впереди, вести свою часть или подразделение в бой, — неоценимая услуга для противника: можно, как на полигоне, выбивать командный состав. Говорил Штейнглиц и о том, что Советская Армия недостаточно оснащена радиоаппаратурой и больше полагается на линейную связь. Немецким диверсионным группам не так уж трудно будет разрушать линейную связь и тем самым лишать советские штабы возможности управлять войсками.

Обо всем этом Иоганн информировал Центр. Он не знал, конечно, и не мог знать, как была воспринята его шифровка, когда Барышев доложил о ней Берии. Берия сказал:

— Что такое? Находясь за рубежом, нагло клевещет на наши вооруженные силы! Надо проверить этого типа, кому он там еще служит!

И очень возможно, если б не Барышев, Александра Белова ждала бы судьба тех советских разведчиков, которые упорно настаивали на том, что нападение фашистской Германии на СССР в самое ближайшее время неизбежно. Понимая, что Берия не станет их слушать — известно было, как он относился к тем, кто отваживался с ним не соглашаться, — они пытались миновать его, с невероятным трудом пробивались к Сталину. Но Сталин направлял их все к тому же Берии. И разведчикам предъявляли обвинения «в ложной провокационной информации, имеющей цель столкнуть СССР и Германию».

И Бруно тоже ожидал, что его постигнет такая судьба. Он подал обширную докладную записку о своих наблюдениях, выводы из которых противоречили утверждениям Берии. Бруно считал, что репатриация немцев из Прибалтики проведена Германией для того, чтобы пополнить специальные части вермахта контингентом, знакомым с местными условиями. Обратно в Прибалтику они вернутся уже в качестве завоевателей. Он получил сведения о том, что эти части проходят армейскую боевую подготовку на местности, напоминающей условия Прибалтики.

Бруно побывал в районах демаркационной линии и видел, как специальные команды, выделенные из состава разведки абвера германским правительством, переносят останки павших в бою с поляками немецких солдат, чтобы захоронить их на польской земле, ставшей теперь территорией Германии. И Бруно установил, что этим актом немцы хотят только ввести в заблуждение Советское правительство. Хороня трупы немецких солдат на «своей» земле, Германия тем самым как бы подтверждает, что не покушается на советскую территорию. Но захоронение покойников лишь маскировка, нужная для того, чтобы немецкая разведка могла изучить пограничные районы. Бруно «засек» немецкого разведчика из этой похоронной команды во время его работы, очень далекой от печальной официальной миссии.